Юлия Нифонтова. Предчувствие.

Несколько лет назад автору рецензии довелось прочесть несколько поэтических книг, изданных поколением сорокалетних. И тогда же он записал в свою рабочую тетрадь ироническое напутствие: «Не стоит верить читателю, который говорит о ваших стихах:  „ Душевно“ или „ Зацепило“» и поэту, который называет книгу «Присутствие» или «Соприкосновение». К сожалению – отглагольные названия нередко грешат безвкусицей. О сборнике Юлии Нифонтовой этого не скажешь, хотя я уверен, что в предыдущую поэтическую эпоху (1970–2000) в России вышло не менее сотни одноименных книг.

«Предчувствие» составили стихи разных лет, но словесная ткань их вполне однородна. Несмотря на пристрастие к уменьшительным суффиксам, лирические возгласы, поэтическую эксцентрику и патетику, Нифонтова поэт скорее аналитичный, спокойно рассчитывающий свои шаги. Колкий холодок пронизывает пеструю амальгаму строк, в которых смешано высокое и низкое, «профессиональный слог» и арго:

 

В Европе расслаблены мышцы лица

У всех, а не только у даунов.

Аперитив. «Tres joli!» – без конца.

Крабы, оливки, сауны.

 

Это, несомненно, эстрадная поэзия, стихи для чтения со сцены или по радио. В них отразилось романтическое мироощущение современной женщины, отважно «убегающей» от серого настроения буден. Она любовно разукрашивает стихи блестками всяческого экзотизма, хочет съездить (и ездит) в Париж, говорит по-французски, особенно восприимчива к трагическому и смешному в жизни… и отчаянно скучает.

Наследница Евтушенко и Вознесенского, «актриса нервная, печальная», она легко наигрывает радость и злость, грусть и тоску, давая десятки самоопределений в своих стихах – то, что критик Юрий Карабчиевский назвал приемом «блуждающей маски»:

Я – фирменное блюдо

Весеннего меню.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я – потерянный кусочек,

Капля от твоей тоски.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Я – конвейерная гайка, часть компьютерной программы,

Жерновами жмых разжеван забракованного брака,

Но уже почти сроднившись с ролью одинокой мамы,

Я всего лишь обезьянка, научившаяся плакать.

 

Нельзя не сочувствовать человеку со столь подвижной психикой – она по определению не может бросить игру и пережить полно и глубоко одно, в е р н о е, единственное чувство. Тем не менее, автор восприимчив к «небесному электричеству», токам, которые соединяют мир горний и мир земной, а также умеет выражать эти связи в технологически безупречных стихах (с легким отзвуком своего поэтического учителя – Андрея Вознесенского):

 

Миром и миррой – умиротвореньем,

Сонным эфиром наполнена  плоть.

Вовсе не здесь, а в другом измереньи

Лавочка, скрипка, скрипач и Господь.

 

Материнство подсказало Нифонтовой некоторые оригинальные, неходовые лирические темы; рассеянный взгляд героини впервые выхватил в пестром калейдоскопе буден нечто объективно значимое, символическое, трогательное:

 

Сын остался ночевать у папы,

И кроватка детская пуста…

 

В целом книга производит приятное впечатление на фоне унылых, патриотичных, «есенинских» и «ахматовских» кирпичей барнаульских поэтов старшего поколения. У Нифонтовой есть собственный голос. Это ли не подарок в эпоху «центона» и «Гражданина Поэта»?